Лягушки (Batrachoi) - Комедия (405 до н. э.)

      Знаменитых сочинителей трагедий в Афинах было трое: старший - Эсхил, средний - Софокл и младший - Еврипид. Эсхил был могуч и величав, Софокл ясен и гармоничен, Еврипид напряжен и парадоксален. Один раз посмотрев, афинские зрители долго не могли забыть, как его Федра терзается страстью к пасынку, а его Медея с хором ратует за права женщин. Старики смотрели и ругались, а молодые восхищались.

      Эсхил умер давно, еще в середине столетия, а Софокл и Еврипид скончались полвека спустя, в 406 г., почти одновременно. Сразу пошли споры между любителями: кто из троих был лучше? И в ответ на такие споры драматург Аристофан поставил об этом комедию "Лягушки".

      "Лягушки" - это значит, что хор в комедии одет лягушками и песни свои начинает квакающими строчками: "Брекекекекс, коакс, коакс! / Брекекекекс, коакс, коакс! / Болотных вод дети мы, / Затянем гимн, дружный хор, / Протяжный стон, звонкую нашу песню!"

      Но лягушки эти - не простые: они живут и квакают не где-нибудь, а в адской реке Ахероне, через которую старый косматый лодочник Харон перевозит покойников на тот свет. Почему в этой комедии понадобился тот свет, Ахерон и лягушки, на то есть свои причины.

      Театр в Афинах был под покровительством Диониса, бога вина и земной растительности; изображался Дионис (по крайней мере, иногда) безбородым нежным юношей. Вот этот Дионис, забеспокоившись о судьбе своего театра, подумал: "Спущусь-ка я в загробное царство и выведу-ка обратно на свет Еврипида, чтобы не совсем опустела афинская сцена!" Но как попасть на тот свет? Дионис расспрашивает об этом Геракла - ведь Геракл, богатырь в львиной шкуре, спускался туда за страшным трехглавым адским псом Кербером. "Легче легкого, - говорит Геракл, - удавись, отравись или бросься со стены". - "Слишком душно, слишком невкусно, слишком круто;

      покажи лучше, как сам ты шел". - "Вот загробный лодочник Харон перевезет тебя через сцену, а там сам найдешь". Но Дионис не один, при нем раб с поклажей; нельзя ли переслать ее с попутчиком? Вот как раз идет похоронная процессия. "Эй, покойничек, захвати с собою наш тючок!" Покойничек с готовностью приподымается на носилках: "Две драхмы дашь?" - "Нипочем!" - "Эй, могильщики, несите меня дальше!" - "Ну скинь хоть полдрахмы!" Покойник негодует: "Чтоб мне вновь ожить!" Делать нечего, Дионис с Хароном гребут посуху через сцену, а раб с поклажей бежит вокруг. Дионис грести непривычен, кряхтит и ругается, а хор лягушек издевается над ним: "Брекекекекс, коакс, коакс!" Встречаются на другом конце сцены, обмениваются загробными впечатлениями: "А видел ты здешних грешников, и воров, и лжесвидетелей, и взяточников?" - "Конечно, видел, и сейчас вижу", - и актер показывает на ряды зрителей. Зрители хохочут.

      Вот и дворец подземного царя Аида, у ворот сидит Эак. В мифах это величавый судья грехов человеческих, а здесь - крикливый раб-привратник. Дионис накидывает львиную шкуру, стучит. "Кто там?" - "Геракл опять пришел!" - "Ах, злодей, ах, негодяй, это ты у меня давеча увел Кербера, милую мою собачку! Постой же, вот я напущу на тебя всех адских чудищ!" Эак уходит, Дионис в ужасе; отдает рабу Гераклову шкуру, сам надевает его платье. Подходят вновь к воротам, а в них служанка подземной царицы: "Геракл, дорогой наш, хозяйка так уж о тебе помнит, такое уж тебе угощенье приготовила, иди к нам!" Раб радехонек, но Дионис его хватает за плащ, и они, переругиваясь, переодеваются опять. Возвращается Эак с адской стражей и совсем понять не может, кто тут хозяин, кто тут раб. Решают: он будет их стегать по очереди розгами, - кто первый закричит, тот, стало быть, не бог, а раб. Бьет. "Ой-ой!" - "Ага!" - "Нет, это я подумал: когда же война кончится?" - "Ой-ой!" - "Ага!" - "Нет, это у меня заноза в пятке... Ой-ой!.. Нет, это мне стихи плохие вспомнились... Ой-ой!.. Нет, это я Еврипида процитировал". - "Не разобраться мне, пусть уж бог Аид сам разбирается". И Дионис с рабом входят во дворец.

      Оказывается, на том свете тоже есть свои соревнования поэтов, и до сих пор лучшим слыл Эсхил, а теперь у него эту славу оспаривает новоумерший Еврипид. Сейчас будет суд, а Дионис будет судьей; сейчас будут поэзию "локтями мерить и гирями взвешивать". Правда, Эсхил недоволен: "Моя поэзия не умерла со мной, а Еврипидова умерла и под рукой у него". Но его унимают: начинается суд. Вокруг судящихся уже новый хор - квакающие лягушки остались далеко в Ахероне. Новый хор - это души праведников: в эту пору греки считали, что те, кто ведет праведную жизнь и принял посвящение в таинства Деметры, Персефоны и Иакха, будут на том свете не бесчувственными, а блаженными. Иакх - это одно из имен самого Диониса, поэтому такой хор здесь вполне уместен.

      Еврипид обвиняет Эсхила: "Пьесы у тебя скучные: герой стоит, а хор поет, герой скажет два-три слова, тут пьесе и конец. Слова у тебя старинные, громоздкие, непонятные. А у меня все ясно, все как в жизни, и люди, и мысли, и слова". Эсхил возражает: "Поэт должен учить добру и правде. Гомер тем и славен, что показывает всем примеры доблести, а какой пример могут подать твои развратные героини? Высоким мыслям подобает и высокий язык, а тонкие речи твоих героев могут научить граждан лишь не слушаться начальников".

      Эсхил читает свои стихи - Еврипид придирается к каждому слову: "Вот у тебя Орест над могилою отца молит его "услышать, внять...", а ведь "услышать" и "внять" - это повторение!" ("Чудак, - успокаивает его Дионис, - Орест ведь к мертвому обращается, а тут, сколько ни повторяй, не докличешься!") Еврипид читает свои стихи - Эсхил придирается к каждой строчке: "Все драмы у тебя начинаются родословными: "Герой Пелоп, который был мне прадедом...", "Геракл, который...", "Тот Кадм, который...", "Тот Зевс, который...". Дионис их разнимает: пусть говорят по одной строчке, а он, Дионис, с весами в руках будет судить, в какой больше весу. Еврипид произносит стих неуклюжий и громоздкий: "О, если б бег ладья остановила свой..."; Эсхил - плавный и благозвучный: "Речной поток, через луга лиющийся..." Дионис неожиданно кричит: "У Эсхила тяжелей!" - "Да почему?" - "Он своим потоком подмочил стихи, вот они и тянут больше".

      Наконец стихи отложены в сторону. Дионис спрашивает у поэтов их мнение о политических делах в Афинах и опять разводит руками: "Один ответил мудро, а другой - мудрей". Кто же из двух лучше, кого вывести из преисподней? "Эсхила!" - объявляет Дионис. "А обещал меня!" - возмущается Еврипид. "Не я - язык мой обещал", - отвечает Дионис еврипидовским же стихом (из "Ипполита"). "Виноват и не стыдишься?" - "Там нет вины, где никто не видит", - отвечает Дионис другой цитатой. "Надо мною над мертвым смеешься?" - "Кто знает, жизнь и смерть не одно ль и то же?" - отвечает Дионис третьей цитатой, и Еврипид смолкает.

      Дионис с Эсхилом собираются в путь, а подземный бог их напутствует: "Такому-то политику, и такому-то мироеду, и такому-то стихоплету скажи, что давно уж им пора ко мне..." Хор провожает Эсхила славословием и поэту и Афинам: чтобы им поскорей одержать победу и избавиться и от таких-то политиков, и от таких-то мироедов, и от таких-то стихоплетов.