Красота борьбы, преодоления, или, как выразился Луначарский, "стремление к мужественности", проявляется так или иначе в каждом произведении Маяковского. Но Маяковский не был розовым оптимистом, не упрощал жизненных противоречий. "Тот, кто постоянно ясен, — тот, по-моему, просто глуп", — говорил Маяковский. "Постоянная ясность", "тишь да гладь" никогда не были свойственны поэзии Маяковского. В его стихах много сложного и трудного, горечи и боли. Ставшее классикой стихотворение "Юбилейное " воспринимается нами как вдохновенный гимн жизни ("Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!"), как свободный и раскованный, иногда шутливый, иногда гневный, серьезный, всегда исполненный убеждения в производстве своего времени, своей эпохи разговор поэта с горячо и нежно любимым Пушкиным, которого он хотел бы видеть своим современником и соратником, — разговор боевой и оптимистический. Где-то в глубине стихотворения можно почувствовать много горечи и боли... Стоит вспомнить хотя бы некоторые строки, которые "приглушены ", чтобы понять, как много здесь горечи:



Вот когда и горевать не в состоянии —

это, Александр Сергеевич, много тяжелей.



Красота борьбы сквозит во многих стихотворениях Маяковского. Но проявляется она по-разному. Пожалуй, важнейшее место здесь занимает юмор, которым Маяковский пользуется тонко, умело и разнообразно. Один из ярчайших примеров — стихотворение "Мелкая философия на глубоких местах". Нервные и напряженные ритмические перебои, мысли о смерти, о жизненной суете — кто застрахован от этого!



Я родился

рос,

кормили соскою, —

жил,

работал,

стал староват...

Вот и жизнь пройдет,

как прошли Азорские

острова.



Это строки большой поэтической силы. Но стихотворение берет за сердце не щемящей тоской, а наоборот, поэтической силой ее преодоления, которое не устранило грусть, но обогатило стихотворение эмоциями сильной и сложной личности. Своеобразие стихотворения создается игрой переходов от грустного к смешному, а главное — сдерживающей силой самоиронии, которая ощущается уже в заглавии: "Мелкая философия на глубоких местах". В том, что Маяковский всегда находит художественное средство, чтобы ограничить, обуздать, обезоружить чувство тоски и печали, не следует видеть искусственную, заданную, диктуемую извне черту его поэзии. Но средства "обуздания" всегда различны. Вот, например, "Разговор на Одесском рейде десантных судов: "Советский Дагестан" и "Красная Абхазия". В основе стихотворения — вечная тема любви, трагедия усталости и одиночества. Но поэт объективирует свои переживания в разговоре двух судов, и благодаря необычной этой форме, благодаря тому, что любовные взаимоотношения развиваются в точном соответствии с "повадками ", "образом жизни" и лексикой "героев" — пароходов, в настроение тоски и одиночества сразу же проникает шутка, стихотворение озаряется улыбкой, и все вдруг смещается — стихотворение озаряется богатством интонаций, "обуздывающих" односторонность мрачных переживаний. И лишь в конце, в метафоре, превратившей Черное море в огромную слезищу, оброненную мирозданием, тоска напоминает о том, что она — не мгновенно растаявший призрак... Подобной "двойственности", в которой проявлялось своеобразие поэта, Маяковский остался верен до конца своей жизни, даже в предсмертном письме "Всем":



Как говорят —

"инцидент исперчен",

любовная лодка

разбилась о быт.

Я с жизнью в расчете

и не к чему перечень

взаимных болей,

бед

и обид.



Лишь два инородных мазка в трагической картине: ироническое "инцидент исперчен" и пародийно-романсовое "любовная лодка " — и снова перед нами стихи мужественные, сильные в своей необратимой трагичности. Когда-то, обращаясь к любимой женщине, Маяковский восклицал:



Но где, любимая,

где, моя милая,

где

— в песне! —

любви моей изменил я?



В песне... Песня, то есть поэзия, была самым главным в жизни Маяковского. Конечно, она была неотделима от жизни. Но в жизни могли быть промахи, ошибки, заблуждения, могла наступить минута предательской роковой слабости, которую человек не смог перебороть, а в поэзии нашло отражение только самое дорогое, заветное, то, что было неподвластно слепому случаю и игре случайностей.