Во всем мне хочется дойти



До самой сути.



В работе, в поисках пути,



В сердечной смуте.



До сущности протекших дней,



До их причины,



До основаней, до корней,



До сердцевины.



Это стихотворение Бориса Леонидовича Пастернака, написанное в 1956-м году, как нельзя лучше характеризует его как склад его характера, так и подход к творчеству. В этих только восьми строках все – и основательность, и жажда познания, и ощущение бесконечности вопросов – и мучительное чувство сомнения, недонайденности ответов, а иногда и невозможности найти их.



В 1917 году вышла третья книга Бориса Пастернака – "Сестра моя – жизнь". Узнав об этом, Марина Цветаева, подчеркивая исключительность Пастернака, сказала, что так не говорят, так к жизни не обращаются.



Так обращался к жизни – к брату солнцу, сестрам птицам, брату собственному телу – средневековый монах Франциск Ассизский. Пастернак знал об этом. И в наше время мироощущение Пастернака имеет определенные аналогии.



Весь облик Пастернака – живое воплощение поэзии как удесятеренной восприимчивости, разряженной в ответном чувстве (в стихах). "Милый Пастернак, — писала ему Цветаева, — <…> Вы – явление природы. <…> Бог задумал Вас дубом, а сделал человеком, и в Вас ударяют все молнии (есть – такие дубы!)…"



Художник, поэт – живой орган, живой центр восприятий. Итак, на первом месте – высочайшая восприимчивость, отзывчивость на нравственные впечатления, а не превращение жизни в жизнь поэта. По убеждению Пастернака, подлинному искусству следует всегда "быть в зрителях и глядеть всех чище, восприимчивей и верней".



В понимании Пастернака искусство – явление нравственной жизни. Достигнув высшей художественной зрелости, Пастернак объявляет единственной задачей искусства правду. Многосторонняя восприимчивость Пастернака (оберегая его от эстетства) обострила в нем внимание к фактам искусства. Музыка, поэзия, живопись были для него не вавилонским смешением языков, не разными языками, а единым языком искусства, в котором все слова равно ему доступны и равно понятны. Когда Пастернаку понадобилось дать "определение поэзии", он не нашел ничего другого как единым взглядом, и слухом, и осязанием – не выборочно, подряд – охватить окружающее:



Это – круто налившийся свист,



Это – щелканье сдавленных льдинок,



Это – ночь, леденящая лист,



Это – двух соловьев поединок.



Это – сладкий заглохший горох,



Это – слезы вселенной в лопатках,



Это – с пультов и флейт – Фигаро



Низвергается градом на грядку…



Уже в самом начале своего поэтического творчества, при всей тяге к "оригинальности поневоле", Пастернак, сочиняя стихи, составившие книгу "Близнец в тучах", искал в поэзии прежде всего содержательности. В автобиографии он в полушутливой, почти озорной форме сам выразил особенность своей поэтической работы того времени: "Я ничего не выражал, не отражал, не отображал, не изображал".



Человек познает мир через собственную личность, страсть. Человек познает себя через непреложность общего хода вещей. Врачующая непреложность мира – сколько раз писал о ней Пастернак:



На свете нет тоски такой,



Которой снег бы не вылечивал.



Открытие мира у Пастернака всегда есть восстановление единства мира. В "Охранной грамоте", вспоминая свои ранние годы, Пастернак подробно описал, как рождается поэзия из перебоев жизненных рядов, из взаимодействия одних явлений и чувств – тех, которые забегают вперед, — с другими, которые отстают. В самом начале поэтического пути, в 1912 году, он нашел для выражения своей эстетической позиции очень емкие слова:



И, как в неслыханную веру,



Я в эту ночь перехожу,



Где тополь обветшало-серый



Завесил лунную межу,



Где пруд как явленная тайна,



Где шепчет яблони прибой,



Где сад висит постройкой свайной



И держит небо пред собой.



Поэт в зрелые годы напишет:



Я понял жизни цель и чту



Ту цель, как цель, и эта цель –



Признать, что мне невмоготу



Мириться с тем, что есть апрель,



Что дни – кузнечные мехи



И что растекся полосой



От ели у ели, от ольхи



К ольхе, железный и косой,



И жидкий, и в снега дорог,



Как уголь в пальцы кузнеца,



С шипеньем впившийся поток



Зари без края и конца.



Что в берковец церковный зык,



Что взят звонарь в весовщики,



Что от капели, от слезы



И от поста болят виски.



Идея безусловного приятия мира, основополагающая у Пастернака, — не отвлеченно-умозрительного свойства. Богатство мира вполне предметно, "подробно" и постигается шаг за шагом. Есть в "Сестре" стихотворение "Уроки английского", с той же внутренней композицией, открытой настежь – миру, природе. Используя мотивы шекспировских трагедий, Пастернак запечатлел в нем трагический и торжественный момент, когда от человека уходит суетность желаний, включая вчера еще самое важное – любовь, когда душа открывается целому творению и проникается вечностью.



Когда случилось Дездемоне, —



А жить так мало оставалось, —



Не по любви, своей звезде, она –



По иве, иве разрыдалась…



…Когда случилось петь Офелии –



А горечь слез осточертела –



С какими канула трофеями?



С охапкой верб и чистотела.



Дав страсти с плеч отлечь, как рубищу,



Входили, с сердца замираньем,



В бассейн вселенной, стан свой любящий



Обдать и оглушить мирами.



Пастернак почти не писал стихов, которые можно конкретно и уверенно назвать пейзажными. В "Сестре" основные "темы" — природа, любовь, искусство, — как правило, не существуют раздельно, дается сложное соединение, сплав из этих "тем". Природа служит наглядным эталоном естественности и полноты – такой момент в "Сестре" присутствует, но он не подчеркнут; природа, в сущности, — один из образов, даже синонимов жизни; разветвленная, многослойная метафора "жизнь – сад" участвует равно в структурной и философско-лирической концепции книги. Восприятие природы у Пастернака неразительно по точности и проникновению, но природа, будучи самым близким и полным синонимом жизни, не является в этом отношении чем-то исключительным и единственным.



Открытое лирическое чувство (любовь) или мир вещей (вплоть до интерьера) выполняют ту же роль. Жизнь шире любого из этих образно-тематических рядов, и каждый из них, становясь непосредственным "предметом" стихотворения, как бы стремится представить и выразить всю жизнь, поэтому они практически взаимозаменяемы и тем более полно являют жизнь в своей совокупности, взаимопроникновении.



И второе. Тема природы (осознанная именно как тема) почти неотвратимо порождает у поэтов натурфилософские вопросы: о саморазвитии природы, о начале и конце человека в ней, о стихии и разуме. Между тем самосознание человека – "мыслящего тростника" — чувство причастности природе и одновременно отделимости от нее – не характерно для Пастернака, точнее – он не дает этому чувству простора, воли, так или иначе трансформирует его.